10/88 - Александр Житинский - Б.Г. + В. Гаккель А.Ж.: Мне хотелось бы сегодня восполнить некоторые пробелы своего образования. Так получилось, что я стал приобщаться к рок-н-роллу с начала восьмидесятых. А что было раньше? Мы никогда специально об этом не говорили, как ни странно. Конечно, я читал в том же "Рокси", еще где-то, Боб рассказывал разные случаи... Но все же хочется выстроить хронологию. БГ: Вообще, любая хронология бессмысленна. Можно сказать, что не было ни семидесятых, ни восьмидесятых годов. Мы записывали альбомы и вели личную жизнь. Я пытался дать какую- то хронологию, но она никогда ничего не передавала. Чтобы понять рок-н-ролл, надо уйти от времени, потому что оно описывает лишь внешнюю канву. Башлачев работал только два года, а стал фигурой, которая для меня не меньше Высоцкого. Он был вне времени... Когда мы наводим на резкость во времени, мы получаем четкость внешних координат, а все остальное расплывается. А оно и является главным. А.Ж.: Мне тоже совершенно неважно, в каком году что случилось. Написана эта песня, или вышла та пластинка... Мне важно, не когда началось, а как началось, с чего... Самое интересное, как из хаоса начинает создаваться мир. БГ: Понимаешь, это не из хаоса... Был серый будничный мир взрослых людей. Я уже был школьником. В этом мире ничего не происходило, кроме свар, ссор, получек, зарплат, быта, мытья тарелок... Ну, я не знаю: папа смотрит хоккей, мама стирает белье. В этом мире принципиально не было никаких радостей. Я в школе еще пытался написать рассказ: мальчик долго едет из матшколы домой, засыпает в автобусе и пропускает свою остановку. И ему снится, как он выходит из автобуса, идет домой - в этот серый быт, где бабушка, дрязги, родители, друзья, уроки - вся эта мура. Но он продолжает ехать и просыпается на конечной остановке. А там светит солнце, и какие-то поляны, и лес. И вообще кайф... И водитель, под которым явно подразумевался Джордж Харрисон, говорит: "Ну, вот и приехали!" Этот рассказ я года три-четыре пытался написать, но так и не написал, слава Богу. Но он точно выражает мое настроение тогда, в детстве и юности. А.Ж.: Собственно, ты всю жизнь едешь в этом автобусе, к этим лесам и полянам. Но вернемся к началу путешествия. Значит, однажды вы с Джорджем, приехав с юга, решили основать свою команду... БГ: Мы ее основали в первый же вечер. Было понятно, что Джордж играет на барабанах, а я пою и играю на гитаре. Считалось, что он тоже пел и еще на фоно немножко играл, чуть- чуть... Был еще у нас Валера*, он стал аппаратчиком. Вернее, мы сходили, сообщили ему об этом. Ну, а остальные найдутся, думали мы. Самое трудное было с названием. Мы два дня выбирали название. перебрали все слова, остановились на "аквариуме". А.Ж.: Кто придумал это название? БГ: Никто не придумал. Когда мы совсем устали, случилось так, что мы ехали где-то в Купчине. Проехали такую двухэтажную "стекляшку". Она называлась "Аквариум". И кто-то сказал, что вот - "Аквариум". И мы решили, что - да. А.Ж.: А где была эта "стекляшка"? БГ: Где-то на Софийской или на Будапештской... Сейчас там шашлычная, по-моему. Ну, а отношения с "Сайгоном" в ту пору? БГ: Полные. Мы там все время жили. А.Ж.: Во время моей молодости, в шестидесятые годы, "Сайгон" был местом сбора молодых поэтов, художников, которые потом передали эстафету рокерам, хиппи... Там вы и выбирали остальных членов группы? БГ: Мы выбирали музыкантов только среди друзей. А.Ж.: Какие же были намерения? Хотелось скорее на сцену? БГ: Сначала просто писали песни. Серьезные концерты начались году в семьдесят четвертом. Еще без Севки. Банкетный зал "Венские звезды" - было такое знаменитое место. А самое знаменитое место было - Военмех. А.Ж.: Расскажи о первом выходе на эстраду. БГ: Нас вписали как знакомых в какой-то полусерьезный сейшен, в этом самом банкетном зале. Это была чья-то свадьба или поминки - не помню. Зал на двести мест, а билетов напечатали штук шестьсот. Там их никто особенно не проверял. Вышли мы на сцену, особое внимание уделяя внешнему виду. Я был в красной рубахе с вышитым знаком Ома, с ленточками и с бородой. Бороду я выкрасил в зеленый цвет... А.Ж.: Чем красил? БГ: Чернилами, по-моему, или зеленой тушью. А.Ж.: Кто играл? БГ: Джордж, я, по-моему, Фан. Может быть, уже был Дюша. Первая песня была - "Ак-ва-ри-ум!". А.Ж.: Каков был прием? БГ: Удивленно-холодный. Играть никто толком не мог, слышно все равно ничего не было, держаться на сцене тоже никто не умел. Да и песни были очень плохие. Но по зеленой бороде запомнили. Внешнему виду мы всегда уделяли внимание... Сева: Я помню один твой костюм - это была подкладка от какой-то куртки, красная, в клетку... БГ: Да, это было очень классно! Подкладка от моего пальто. Она до сих пор у меня где-то валяется... Обязательно цепи на шее. А.Ж.: Откуда это пошло? БГ: От хиппи... Журнал "Ровесник" писал о них. Понимаешь, нам надо было обязательно провести черту между собою и этим скучным миром. А.Ж.: Почему хиппи, прошлые и нынешние, считают тебя своим? БГ: Ну, школу мы какую-то вместе прошли. Мы тоже ездили стопом, года два-три ездили в Прибалтику летом. Сева: У нас идеология одна и та же. Была и есть. БГ: Летом у кого-нибудь родители уезжали - и вся команда там поселялась. Несколько музыкантов, остальные - тридцать-сорок человек - тусовка. На ночь, кому надо было, уезжали домой. Пили чай, слушали музыку... Пить - не пили. Бабок не было. Вообще почему-то не пили. Пили - те, нам-то зачем... Рисовали, кто-то там о жизни... А.Ж.: И уже тогда были свои идеологи? Сева: Изначально идеологами хиппи, хотя они так тогда не назывались, были мастера рок-н-ролла. Никаких хиппи тогда бы не было, если бы не было "Битлз", если бы не было "Сержанта"... БГ: Когда мне сейчас говорят про каких-то вождей хиппи, то у нас этого не было. Было очень просто. Мы были самостоятельны. Сева: И был Инженерный Замок... БГ: Да! Был еще Инженерный Замок. У нас была карта города: чьи-то квартиры, "Сайгон", Замок, ряд дворов на Рубинштейна, ряд дворов на Невском. И "Сен-Жермен" - двор напротив Драматического театра на Литейном. Сева: Образ жизни хиппи, их идеология, включали в себя играние музыки. Вся та тусовка, которая происходила в "Сайгоне" или у Замка - это было очень здорово. Мы в нее включались, но у нас было маленькое классное дело - мы играли. Просто сидеть, тусоваться было неинтересно. Мы сидели обычно с инструментами. А.Ж.: Но такие сборища непременно должны были обращать на себя внимание? Когда начались осложнения с властями? Сева: На самом деле, серьезных осложнений с системой не было до тбилисского фестиваля восьмидесятого года. То есть мы знали, что есть система подавления, но не обращали на нее внимания. БГ: Как говорит герой нового фильма Соловьева, "мы на них клали с прибором". Мы о них просто ничего не знали. Сева: Лично меня первый раз повязали в семьдесят девятом году. Как раз у Инженерного замка, где мы давали маленький концерт. Мы бросили клич, что прийдем играть на ступенях. И туда же должны были прийти "Россияне"... И когда я туда пришел вечером, часов в восемь, там уже всех связали. И никто не понимал - за что... Меня тогда не взяли, но на следующий день приехали за мной на работу и в черной "Волге" увезли в Большой дом. Оказывается, свинтили всех потому, что за день до этого какие-то подонки разбили в Летнем саду статуи. И поскольку узнали, что рядом собирается такая компания, решили повязать всех подряд и разобраться: кто был, кто нет, кто знает, кто не знает... БГ: Потом передали по Би-би-си, что это был первый в России рок-фестиваль с участием таких групп, как "Аквариум" и "Россияне", и что свинтили чуть ли не тысячу человек... Все это довольно анекдотично. А.Ж.: А когда к вам стали относиться серьезно? БГ: Впервые к нам отнеслись серьезно в Таллине, на фестивале семьдесят шестого года. Там же был Макар. Он пел психоделическую песню "Туманные Поля". Я, помню, с какой-то ревностью на них смотрел: такие же молодые, как мы, а гораздо круче. Настоящие гитары, и играют серьезно. И "Дип Перпл" могут, и "Квин" могут на три голоса, и колонки - ух! Сева: В Москве группа без аппаратуры вообще существовать не может. Они сначала создают материальную базу, крепкую точку для репетиций, менеджеры там, аппаратчики... И только тогда начинают дело. А у нас в Ленинграде десятки групп, у которых - ни кола ни двора. Тогда от одного имени "Машины" всех просто в дрожь бросало. А.Ж.: Как складывались отношения "Аквариума" с идеологической системой, царившей в те годы? БГ: Поначалу заметал ОБХСС. Сыграем на вечере... "А вы деньги получали?" - "Какие деньги? Вы что? Мы играем музыку..." Ничего не доказать. Иногда кое-кого держали... Сева: Ну, а по-настоящему после Тбилиси... А.Ж.: Расскажите подробнее, что было в Тбилиси? БГ: У нас было официальное приглашение от Артема Троицкого. Тбилиси все оплачивал. Мы тогда впервые в жизни отрепетировали программу. Сева: У нас был художественный руководитель в ДК имени Цурюпы, на нашей точке. Некий Олег Иванович - замечательный человек, который нас очень любил и очень хотел с нами поехать. В кои-то веки самодеятельность Дома культуры приглашена на Всесоюзный фестиваль! Причем он нас до этого только в акустике и слышал. Но сначала мы должны были поехать в Москву и дать концерт. Как бы репетиция перед Тбилиси. Олег Иванович где-то загулял и на вокзал не явился. Мы уехали сами, причем сильно пролетели, потому что пришлось ехать за свой счет. В Москве сыграли концерт с "Воскресеньем", где мы эту группу, очень модную тогда, почти как "Машина", прибрали. Хотя играли первыми. У нас тогда уже все было в полный рост. А Олег Иванович этого не видел. Он приехал в Тбилиси в полной уверенности, что мы будем играть акустическую программу, красивую и правильную. Он взял с собой кинокамеру и устроился в оркестровой яме - снимать артистов, которых он знает с детства... БГ: Мы вышли, и я сразу почувствовал по реакции зала, что зал уже находится в некотором шоке. И Женька кричит Фану: ""Блюз свиньи в ушах" давай!" А я говорю: "Может, не надо?" Сева: Половины бы не было, если бы не Женька Губерман. Женька играл, как Кейт Мун... БГ: Он играл лучше. Сева: Он играл, стоя за этими барабанами. Барабаны были чужие, группы "Гунеш", и почему он их не разбомбил - до сих пор непонятно. БГ: Мы начали с пятиминутной псевдоиндуистской импровизации: виолончель, фагот и флейта... А дальше началось что-то невообразимое, кто-то кому-то строит рожи... Мистика тяжелая. Сева: Мы не понимали, что происходит. БГ: Я помню, что мне было страшно. А.Ж.: Когда вы почувствовали, что пахнет скандалом? Сева: Скандал был сразу. Потом свет в зале отключили, выдернули половину проводов, все зафонило... БГ: Мне не понравилось, что Севка пытался меня убить виолончелью, пока я валялся на сцене с гитарой. А.Ж.: Как реагировало жюри? Вы с ними общались? БГ: Нет, мы спокойно ждали, когда нас вышибут. Председатель жюри композитор Саульский от нас прятался. Сева: А на следующий день музыканты всех групп - а их было около тридцати - чествовали нас, как героев... А наш бедный Олег Иванович, он хотел нас снимать, но у него парализовало руки, и он не нажал кнопку. БГ: Дня через два он понял, что его карьера пропала и потому лучше оттянуться. Мы ходили, и он выставлял огромный крест из под майки. Всем видом показывал, что ребята пропадают, и он - с ними... Сева: После этого мы его больше не видели. БГ: Каждую ночь в номере у нас сидела половина музыкантов и мы пили вино в невероятных количествах. Сева: На отъезд нам устроили чествование. Все пришли, и все пели хором: "Хавай меня, хавай...". Ситковецкий, Макар там были. И так на руках нас донесли, погрузили, и мы приехали просто героями. Пухли от гордости. А.Ж.: Приехали, и начался некоторый облом? БГ: Да. Который был очень приятен, хотя меня турнули из комсомола и с работы. Все говорили: вот, мол, доигрался, мы тебя предупреждали. А.Ж.: Как ты себя вел? Раскаивался? БГ: Нет, мы сделали то, чем очень гордились. Через месяц мы поехали в Прибалтику, где был скандал еще больше. По городу демонстрации ходили... Но если честно, то мне было страшно. Страшно, когда выгоняют с работы... А.Ж.: С открытием рок-клуба гонения не прекратились? БГ: Нас в рок-клубе дважды закрывали на год. После Архангельска и еще после чего-то. За нарушение общественного порядка. В восемьдесят втором году меня вызвал заместитель директора ЛМДСТ Титов Геннадий Васильевич. А у него в кабинете сидел человек. "Вы знаете, кто я?" - спрашивает. - "Нет, откуда..." - "Я оттуда". " - А, - говорю, - очень приятно познакомиться". Он мне: "Вы знаете, вы под запретом. Вы имеете влияние на молодежь, и вас слушают. Надо думать о воспитательном значении вашего творчества". Я ему говорю, что это было из желания попонтить. А он говорит: "А почему у вас в новой песне съезд упоминается? Нехорошо. Зачем же вы нам неправду говорите, мы же все знаем. Мы вам дадим разрешение играть, но обещайте, что будете звонить нам время от времени". - "Да, знаете, вряд ли". - "А, кстати, друзья ваши не наркоманы?" - "Да нет" - отвечаю. "Зачем вы так? Мы же знаем, что у Васильева бывают дома наркотики". - "Впервые слышу". - "И водку он не пьет?" - "Нет, водку пьет..." В итоге договорились, что они будут звонить. Вот звонят и спрашивают, где мы были тогда-то. Отвечаю, что, мол, там-то и там-то. Они: "Нет, у нас есть точные сведения, что вы были в Москве и пели там песню про Седьмое ноября. Вы опять нас обманываете? Мы же с вами по-доброму хотим... Вы снова собираетесь в Москву?" - "Да не знаем". - "Ну что же вы, там уже афиши висят. Так вот, ехать вам туда не надо, вас там уже ждет ОБХСС..." И так напугал, что до шести вечера меня дрожь била. А.Ж.: А когда ты почувствовал, что все - они уже с тобой ничего не смогут сделать? БГ: После знакомства с Вознесенским. Теперь я мог совершенно спокойно говорить им: это, мол, мне сказал Боб Дилан, друг Вознесенского. "А! Вознесенский - поэт!" - говорили они. А.Ж.: Сейчас, насколько я знаю, материальное положение группы достаточно прочное... БГ: Надо ли об этом говорить? Деньги не имеют отношения к творчеству, как и творчество не имеет отношения к деньгам. Сева: Получается так, что мы канаем под братков. Нас любят ребятки с улицы, а не мажоры. Нам бы не хотелось, чтобы нас записывали в разряд хряков... А.Ж.: Но хряк - это не деньги, это образ жизни и мыслей. "Битлз" не были хряками, хотя у них были миллионы. И все же связь между духовным и материальным есть. Скажем, есть реальная жизнь - и есть некие фантазии, которые я выпечатываю на машинке... (...) БГ: Я хочу закончить. Всегда будут люди, которых ты перевел из потенциала в реальность, которые эту реальность будут ощущать гораздо острее, чем ты, и они будут жить в этой, созданной тобой, реальности. Ведь песни, которые мы поем - мы даже не знаем, что мы делаем... 01/86 - журнал Страна и мир - Б.Г. С&M: Боб, что это за история с миньоном Аквариума? Говорят, он был записан на фирме Мелодия? Б.Г.: Я думаю, что он уже уничтожен, ведь у них мало пленки и они не могут хранить какую-то вещь бесконечное количество времени. С&M: Что входило туда? Б.Г.: Встань у реки, почему не падает небо и еще две вещи. Мы не сошлись на том, какие именно, но было записано несколько, а потом ленинградское руководство фирмы и московское не сошлись во мнениях. По инициативе Москвы дело было застопорено, хотя мы были внесены в план. С&M: Больше контактов с Мелодией никаких? Б.Г.: Нет. С&M: Какие шансы записываться на Западе? Б.Г.: На Западе не настолько нужна советская музыка, чтобы какие-то предложения или идеи можно было расценивать всерезь, а та музыка, что у меня в голове, требует другого соучастия ... С&M: Знание языка? Б.Г.: Нннет, я думаю это не обязательно, слушали же в России западную музыку на протяжении двадцати лет и до сих пор слушают, хотя большинство не понимает о чем поется. Не понимают, но слушают звук. Я уверен, что наш звук будет достаточно ясен и необходим сейчас на Западе. С&M: Мне рассказывали, как Боуи пытался слушать твой звук. Б.Г.: Пытался и слушал. С&M: Но если его это заинтересовало ... Б.Г.: Да, но одно дело Дэвид, а другое - массовый слушатель. С&M: Тебя не обижает, что тебя называют советским Боуи? Б.Г.: Мне это как-то безразлично. Одно время, впрочем, забавляло, сейчас все равно. С&M: Как ты относишься к такому понятию как имидж? Б.Г.: Он был для меня очень существенен, сейчас это понятие перешло в другую форму. Об этом нет смысла говорить, это воспринимается как какое-то дело, как результат концертов, записей. С&M: С кем из музыкантов тебе приятнее всего общаться? Б.Г.: А с кем и общаюсь - со всей нашей ленинградской когортой. С&M: Отношение с Москвой? Б.Г.: Никаких. Хотя в Москве есть несколько очень милых моему сердцу людей. Часть из них принадлежит к музыкальному кругу, часть нет. Макаревич, Рыженко - но это общение между людьми. а не отношения между музыкантами. С&M: Как музыкантах вы на разных полюсах? Б.Г.: Нет, просто мы занимаемся разными вещами и не являемся необходимыми друг другу как музыканты. С&M: Тебе хватает самого себя, своих идей? Б.Г.: Мне хватают возможности воплощать эти идеи в Ленинграде. Здесь есть все, что мне нужно, чтобы делать ту музыку, которая мне нужна. С&M: Расшифруй то, что ты называешь духом Ленинграда! Б.Г.: Не могу, это витает в воздухе, этим пронизано все в Ленинграде. Для меня это естественная Среда. С&M: Тебя уже не интересуют взаимоотношения с публикой, поклонниками, просто слушателями? Б.Г.: Только со стороны того, может ли получиться что-нибудь интересное как продукт этого взаимодействия, взаимоотношения. С&M: Новые идеи? Б.Г.: Новые идеи, новое дело, что-то такое интересное, что может возникнуть и повести собой. С&M: Иногда мне кажется, что ты человек довольно коммуникабельный, а иногда ... Б.Г.: Когда я произношу слова, то очень хорошо чувствую, как из меня вытекает энергия. Тоже самое, когда общаешься с женщиной, когда из тебя вытекает энергия совершенно определенным путем. Какая энергия? Достаточно ценная. И поэтому, это беспорядочное общение с девочками, которое принято у нас в системе, очень пагубно для человека. Для мужчины и для женщины, потому что хаотический расспрос спермы в разные стороны, которое никому ничего не приносит, кроме обломов, потому что это не связано с любовью как таковой. С&M: Разве любовь главное? Б.Г.: Главное, когда существует что-то еще, а тут ничего другого не существует. Тоже самое, в меньшей мере, происходит со словами. Я произношу слова, а от меня утекает энергия, которая могла быть направлена на создание вещей более полезных, поэтому моя коммуникабельность строго ограничена необходимостью общения с людьми, с которыми я могу сделать что-нибудь полезное. С&M: А тебе самому не хотелось бы сделать что-нибудь еще? Ну, например, написать книгу, поставить фильм? Б.Г.: Писать прозу? Меня эта возможность всегда интриговала, потому что есть масса полезных идей, но сейчас я нахожусь не в том состоянии, чтобы сконцентрироваться и сделать это. Снимать фильм просто еще рано. С&M: Но идея такая есть? Б.Г.: Мне пока хватает того, что вижу. Вобщем, есть люди снимающие фильмы, которые доставляют мне, когда я их смотрю, большую радость. Скажем, все захаровские фильмы - Обыкновенное чудо, Флоризель, Мюнхаузен, Калистро, Шерлок Холмс, хотя это не Захаров. Эту серию я считаю лучшим, что сделано в России в кинематографе. С&M: Что ты скажешь об Андрее Тарковском? Б.Г.: Для меня Шерлок Холмс значит больше, чем Тарковский. Это может показаться парадоксальным, хотя Тарковского я очень люблю. Он всеобъемлющ, он работает на другом уровне, но Холмс мне более приятен и он больше дает, он гораздо совершеннее, А вот еще был фильм Небывальщина - меня он очень здорово порадовал. С&M: А твое отношение с живописью, не своей? Б.Г.: Никаких. С&M: Есть любимый художник? Б.Г.: Нет. С&M: Любимого писателя я уже знаю ... Б.Г.: Толкин? Тоже не любимый писатель. Тут речь не о писательстве, а о создании каких-то миров, хотя как писатель он тоже замечательный. Поэтому, когда меня спрашивают про Набокова, я не могу порадовать людей даже положительным отношением к Набокову, Писатель как таковой меня не интересует абсолютно, меня интересует получившийся результат. И когда писатель строит слова, то это у него, как правило, не получается. Более реальные вещи, для меня - создание нового мира. С&M: Но ведь любимая книга - это построение нового мира? Любимая песня - создание нового мира? Б.Г.: Да, но круг того, что я читаю, очень ограничен. С&M: Джон Ирвинг? Б.Г.: Пустая трата времени. С&M: Миллер? Б.Г.: Тем более! С&M: Есть ли у тебя общая идея с кем-нибудь из советских музыкантов? Например, с Макаревичем? Б.Г.: Он оказался в другой среде и поэтому ему несколько более тяжелей, чем мне. Кажется, что он мог сделать гораздо больше, мне хотелось как-то его растормошить, чтобы он вылез из той раковины в которой сейчас существует. С&M: Эта раковина предопределена его официальным статусом? Именно поэтому сам ты принимаешь подобного предложения? Б.Г.: Любое заковывание музы является преступлением - есть разница между любовью и проституцией. С&M: А как все эти отношения сказываются на тебе, фигуре, скажем так, полулегальной? Сковывание тебе самому не мешает? Б.Г.: Мешать мне все это может в том случае, если меня посадят в тюрьму. С&M: Значит тебя уже пора сажать? Б.Г.: Придумать за что - можно, только зачем? Мне кажется, что России я вобщем-то полезен. С&M: Это кажется тебе одному? Б.Г.: Не мне об этом судить, но полулегальная фигура - это хорошо. Я ничего не делаю, чтобы добиться какой-то легальности. Я ничего не делаю для того, чтобы в газете Смена сообщили о том, что Б.Г. выпустил новый альбом. С&M: Но я читаю в Смене, что активно концертирует группа Б.Г., Аквариум ... Б.Г.: Да, а когда появился Радио Африка, там было напечатано, что вышел цикл песен Радио - слово Африка выкинули. Но я ничего не сделал, чтобы газета Смена это опубликовала, следовательно, Смена признает моя полезность стране. С&M: Вот мы с тобой говорили о рок-н-ролле, естественно подразумевая что он жив, что он развивается, а ведь ты написал - рок-н-ролл мертв ... Б.Г.: Я не отказываюсь ни от одного своего слова, могу объяснить эту песню до последней строчки, но это не имеет смысла. Противоречия есть и будут, только тогда возникает возможность жизни - жизни и веры. Музыка для меня то, что дает возможность веры. Музыка - это когда появляется волшебство. Волшебство нельзя объяснить, в него можно только поверить, только почувствовать. Музыка - это такое разворачивание души человека, когда она может в себя принять веру. С&M: Но ведь всеми эта песня была воспринята совсем -по- другому? Б.Г.: Что делать, хорошо, что она хоть как-то была воспринята. Человек подумает и увидит, что парадокс встречается в самой природе этой песни и то, что сама эта песня рок-н-ролл сомнений нет. То, что в песне поется рок-н-ролл мертв ... сомнений нет. Вот ведь парадокс. Решайте его как хотите, но не примитивно. С&M: У тебя есть любимая песня? Б.Г.: Очень много. С&M: Самый дорогой альбом? Б.Г.: Мне милы Радио Африка, День серебра,. С&M: Расскажи немного об Африке! Б.Г.: Это языческий альбом - от обложки до последней ноты. Это потенциал воссоединения язычества со всем остальным. В колокола надо бить как в начале, как и в конце. Я не знал, что делаю тогда, а теперь это сходится в одну картинку. С&M: Когда ты работаешь, как к тебе приходит образ? Б.Г.: Понятия не имею. С&M: Вознесенский как-то писал, что он вышагивает стихи ногами Б.Г.: Это идеальный метод, но я ленивый, хотя тоже в основном пишу стихи на улице - сидение дома приводит к мертвым песням. Больше половины Треугольника было написано на дороге в студию, а потом, когда пошли пить кофе, придумывали аранжировку, затем шли в студию и записывали все это. С&M: Помнишь ли ты первое появление Аквариума на сцене? Б.Г.: С трудом, это был наверное год 74-й. Помню, что был с зеленой бородой, в лентах - почти как Бой Джордж. С&M: А с Майком? Б.Г.: Это потом уже ... Десять дней мы с ним работали. С&M: Что это было? Б.Г.: Да так, акустический концерт с Майком и Цоем - один играет, другие поддерживают кайф. Мне с Майком всегда работать приятно, я понимаю, что он делает, мне это близко. Помню в году 79-м я бегал и говорил, Майк, стань первым советским блюзменом, Играй ритм энд блюз!. К счастью он меня не послушался, написал массу не строго квадратных песен, которые очень обогатили Россию. А последний альбом у него весь ритм-энд-блюзовый. Мне это приятно. С&M: Твои любимые ленинградские группы? Б.Г.: Майк, Цой, Вишня - на мой взгляд имеет большой потенциал. Секрет мне нравится, как идея, да и вообще они мне милы. Помню выпивали с Макаревичем часа в четыре утра и обнявшись и чуть не плача слушали их. Хорошо! С&M: Московские группы? Б.Г.: Наверное Звуки Му, правда я не знаю как у них дела, я давно их не слушал. Если они себя проявят, то это будет советская бит-хард или где-то на этой грани. С&M: Ты сказал бит-хард. А твое отношение к Заппе? Ведь где один, там и другой. Б.Г.: О, я очень люблю Заппу, очень много слушал, потом он мне физически надоел. Но Мы сделаем это за деньги слушаю с большим удовольствием. Там есть тот потенциал кайфа, который для меня существует. Или скажем фрагменты из композиции Анкл ми. С&M: Ты считаешь себя джазменом? Б.Г.: Я не знаю, что подразумевается под словом джазмен, если стремление играть что и все равно как, то меня это абсолютно не привлекает. Если же есть возможность перестраивать свой словарь и использовать какие-то формы для выражения каких-то вещей, то меня это интересует больше. То, что я делаю, рассчитано на то, чтобы люди, которые мне близки, могли уловить какие-то штуки, нюансы, которые с налета не взять. Естественно, я пишу для себя и мне всегда интересно поглядеть, чтобы люди, которых я люблю, съели это. С&M: Как ты относишься к шоу на сцене? Б.Г.: Когда я на сцене, мне всегда интересно поимать публику чем-то неожиданным, поэтому много-чего делалось. С&M: Я помню один фестиваль. Утром, совершенно безумное шоу Странных игр, вечером спокойное, внутренне очень сконцентрированное выступление Аквариума. Не было никакого шоу, но был такой внутренний напряг, такой выплеск энергии по- большому счету, что это превзошло все остальное. Б.Г.: Дело в том, что все, что мы хотели, мы сделать успели. И гитары я разбивал и микрофоны в зал кидал ... Весь скандал в Тбилиси был именно из-за шоу, причем, это было не шоу - просто мы вели себя именно так, как требовала ситуация. С&M: Скандал в Тбилиси здорово на тебе сказался, Боря? Б.Г.: Нет, я перешел на тот образ жизни, в котором сейчас живу и очень благодарен судьбе. Я перестал быть научным сотрудником и стал дроп аутом. С&M: Ну как можно про тебя сказать дроп аут, Боб! Б.Г.: Дело в том, что дроп аут - из неестественной ситуации, дроп ин - в естественной. Я думаю, этот обмен стоит чего- нибудь, Это не бегство, а присоединение к обществу людей. С&M: Близких тебе? Б.Г.: Нет, вообще людей - по-большому счету. Просто многие ставят себе степень, вроде это удобнее, без того, чтобы быть человеком. А я считаю, что человек самое простое, естественное и важное, что может быть. С&M: Ты любишь природу? Б.Г.: Очень, настолько люблю, что даже не начал к ней подходить. Мне хотелось бы восстановить нарушенный цикл людей с окружающим, Я думаю, что не достаточно совершенен для этого, ведь я сам для себя не могу это сделать. Мне хотелось бы послужить, чтобы эти отношения наладились. С&M: И в твоих песнях очень много природы ... Б.Г.: Да. С&M: И получается, по Б.Г., что главное в природе - это вода? Б.Г.: Вода для меня элемент имеющий огромное значение на всех уровнях - начиная с символики Дао Де Дзинь и кончая просто символом воды. Вода - это огромная тайна, мы к ней привыкли, мы просто этого не замечаем. С&M: Но ведь отсюда и идет - вода очисти нас? Б.Г.: Это многослойная фраза, в ней много символики, включая пласт не символический, а просто чистый естественный. С&M: Это одна из твоих любимых песен? Б.Г.: Может быть. С&M: Что ты любишь петь сам - электричество или акустику? Б.Г.: Я люблю все. Я и джаз люблю играть. С&M: Идея чистой воды - там много Моррисона, это все специально? Б.Г.: Естественно, включая прямые цитаты. Просто я знаю, что это такое - рок-культура. Так зачем же я буду ограничивать себя в ее употреблении. Могу цитировать Дао Де Дзинь, а также могу цитировать Моррисона. С&M: А можешь Дэвида Бирна? Б.Г.: Да, могу. С&M: Что ты и делаешь? Б.Г.: Что я и делаю. Песня Иванов целиком навеяна песней Ино. С&M: А стихи ты писать просил? Б.Г.: Абсолютно, стопроцентно, навсегда и бесповоротно. С&M: Ты уверен? Б.Г.: Нет, но на данный момент это так. С&M: Читаешь стихи? Б.Г.: Нет, это бессмысленно, хотя очень люблю Ахматову. С&M: Мандельштама? Б.Г.: Не меньше! Очень уважаю Цветаеву, Пастернака. С&M: А восточная поэзия? Судя по всему она должна тебе быть тебе близка? Б.Г.: Близка, но это не значит, что я ее читаю. Читать не обязательно. Чтение восточной поэзии ничего во мне не вызывает. Ничего, кроме самых простых вещей., которые могут быть вызваны с гораздо большим толком. С&M: А хобби у тебя есть? Б.Г.: Так ведь все это в общем-то - хобби ...